Неточные совпадения
Это было в конце февраля. Зима, затруднявшая военные распоряжения, проходила, и наши
генералы готовились
к дружному содействию. Пугачев все еще стоял под Оренбургом. Между тем около его отряды соединялись и со всех сторон приближались
к злодейскому гнезду. Бунтующие деревни при виде наших войск
приходили в повиновение; шайки разбойников везде бежали от нас, и все предвещало скорое и благополучное окончание.
На другой день, только что он
пришел в присутствие, явился курьер от
генерала, который немедленно требовал его
к себе.
Раз весною
прихожу я
к нему: спиною
к дверям в больших креслах сидел какой-то
генерал, мне не было видно его лица, а только один серебряный эполет.
—
Генерала Жигалова? Гм!.. Сними-ка, Елдырин, с меня пальто… Ужас как жарко! Должно полагать, перед дождем… Одного только я не понимаю: как она могла тебя укусить? — обращается Очумелов
к Хрюкину. — Нешто она достанет до пальца? Она маленькая, а ты ведь вон какой здоровила! Ты, должно быть, расковырял палец гвоздиком, а потом и
пришла в твою голову идея, чтоб соврать. Ты ведь… известный народ! Знаю вас, чертей!
— Гм!.. Надень-ка, брат Елдырин, на меня пальто… Что-то ветром подуло… Знобит… Ты отведешь ее
к генералу и спросишь там. Скажешь, что я нашел и
прислал… И скажи, чтобы ее не выпускали на улицу… Она, может быть, дорогая, а ежели каждый свинья будет ей в нос сигаркой тыкать, то долго ли испортить. Собака — нежная тварь… А ты, болван, опусти руку! Нечего свой дурацкий палец выставлять! Сам виноват!..
Я в крепость поехала
к мужу с сестрой,
Пришли мы сперва
к «
генералу»,
Потом нас привел
генерал пожилой
В обширную, мрачную залу.
— Очень может быть, хотя это и здесь куплено. Ганя, дайте князю бумагу; вот перья и бумага, вот на этот столик пожалуйте. Что это? — обратился
генерал к Гане, который тем временем вынул из своего портфеля и подал ему фотографический портрет большого формата, — ба! Настасья Филипповна! Это сама, сама тебе
прислала, сама? — оживленно и с большим любопытством спрашивал он Ганю.
— А я не намерен; спасибо. Я здесь от вас направо первая дверь, видели? Ко мне постарайтесь не очень часто жаловать;
к вам я
приду, не беспокойтесь.
Генерала видели?
Чрезвычайная просьба у меня
к вам, многоуважаемый князь, даже, признаюсь, затем, собственно, и пришел-с: с их домом вы уже знакомы и даже жили у них-с; то если бы вы, благодушнейший князь, решились мне в этом способствовать, собственно лишь для одного
генерала и для счастия его…
Нина Александровна укорительно глянула на
генерала и пытливо на князя, но не сказала ни слова. Князь отправился за нею; но только что они
пришли в гостиную и сели, а Нина Александровна только что начала очень торопливо и вполголоса что-то сообщать князю, как
генерал вдруг пожаловал сам в гостиную. Нина Александровна тотчас замолчала и с видимою досадой нагнулась
к своему вязанью.
Генерал, может быть, и заметил эту досаду, но продолжал быть в превосходнейшем настроении духа.
Ермошка любил, когда его ругали, а чтобы потешиться, подстегнул лошадь веселых родственников, и они чуть не свалились вместе с седлом. Этот маленький эпизод несколько освежил их, и они опять запели во все горло про сибирского
генерала. Только подъезжая
к Балчуговскому заводу, Яша начал
приходить в себя: хмель сразу вышибло. Он все чаще и чаще стал пробовать свой затылок…
— Вот кто! — произнесла добродушно княгиня и ласково посмотрела на Павла. — Я теперь еду, друг мой, на вечер
к генерал-губернатору… Государя ждут… Естафет
пришел.
Мари наконец кончила свой туалет и
пришла к ним. Она заметно оделась с особенной тщательностью, так что
генерал даже это заметил и воскликнул...
Генерал не справлялся, откуда и каким образом
пришли к нему эти деньги: он был доволен. Он знал, что у него есть где-то какие-то Петухи, какое-то Разуваево, какая-то Летесиха и проч., и знал, что все это никогда не приносило ему ни полушки. Кроме того, он давно уже не имел в руках разом столько денег. Он был так доволен, что однажды даже, в порыве гордыни, позволил себе сказать...
Генерал молча выслушивал эти реприманды, наклонив лицо
к тарелке, и ни разу не
пришло ему даже на мысль, что, несмотря на старость, он настолько еще сильнее и крепче своего пащенка, что стоило ему только протянуть руку, чтоб раздавить эту назойливую гадину.
Одним словом, кончилось ничем, и батюшка,
придя в тот же вечер
к генералу, заявил, что Анпетов, даже по многому увещанию, остался непреклонен.
Генерал, который нарочно приезжал в
К., чтоб доказать Осипу Иванычу, что в его рубле даже надобности никакой нет, что он нужен только для прилику, для видимости, а что два других рубля на этот мнимый рубль
придут сами собой, — успел в этом больше, чем надо.
Так проходили дни за днями, и каждый день
генерал становился серьезнее. Но он не хотел начать прямо с крутых мер. Сначала он потребовал Анпетова
к себе — Анпетов не
пришел. Потом, под видом прогулки верхом, он отправился на анпетовское поле и там самолично убедился, что «негодяй» действительно пробивает борозду за бороздой.
— Да, мы рассмотрим после, — проговорил
генерал, обращаясь
к стоявшим на коленях просителям. — Встаньте…
Приходите ко мне послезавтра, тогда разберем ваше прошение, а теперь, как сами видите, барину некогда.
— Послушайте, Раиса Павловна, я устрою так, что Тетюев сам
придет к вам с повинной! — объявил Прейн, радуясь новой выдумке. — Честное слово. Только, мне нужно предварительно войти в соглашение с
генералом: пожалуй, еще заартачится. Пусть Нина Леонтьевна полюбуется на своего протеже. Право, отличная мысль
пришла в голову этому Родиону Антонычу!.. Поистине, и волки будут сыты, и овцы целы…
— Ты тут через
генерала прислал к нам, — произнес он с усмешкою.
Александров
пришел в училище натощак, и теперь ему хватило времени, чтобы сбегать на Арбатскую площадь и там не торопясь закусить. Когда же он вернулся и подошел
к помещению, занимаемому
генералом Анчутиным, то печаль и стыд охватили его. Из двухсот приглашенных молодых офицеров не было и половины.
— Сегодня
к двенадцати генерал-губернатор, князь В.А. Долгоруков, вызывает, купцы нажаловались, беда будет, а ты
приходи в четыре часа в тестовский трактир, я от князя прямо туда. Ехать боюсь!
В среду, в которую Егор Егорыч должен был приехать в Английский клуб обедать, он поутру получил радостное письмо от Сусанны Николаевны, которая писала, что на другой день после отъезда Егора Егорыча в Петербург
к нему приезжал старик Углаков и рассказывал, что когда генерал-губернатор узнал о столь строгом решении участи Лябьева, то
пришел в удивление и негодование и, вызвав
к себе гражданского губернатора, намылил ему голову за то, что тот пропустил такой варварский приговор, и вместе с тем обещал ходатайствовать перед государем об уменьшении наказания несчастному Аркадию Михайлычу.
Марья Васильевна, узнав о том, зачем
приходил адъютант, тотчас же поняла, что между ее мужем и
генералом может произойти неприятность, и, несмотря на все отговоры мужа, собралась вместе с ним и Хаджи-Муратом
к генералу.
— Я написал ему, что чалму я носил, но не для Шамиля, а для спасения души, что
к Шамилю я перейти не хочу и не могу, потому что через него убиты мои отец, братья и родственники, но что и
к русским не могу выйти, потому что меня обесчестили. В Хунзахе, когда я был связан, один негодяй на…л на меня. И я не могу выйти
к вам, пока человек этот не будет убит. А главное, боюсь обманщика Ахмет-Хана. Тогда
генерал прислал мне это письмо, — сказал Хаджи-Мурат, подавая Лорис-Меликову другую пожелтевшую бумажку.
Алексей Абрамович и лошадь отправил было
к нему, но она на дороге скоропостижно умерла, чего с нею ни разу не случалось в продолжение двадцатилетней беспорочной службы на конюшне
генерала; время ли ей
пришло или ей обидно показалось, что крестьянин, выехав из виду барского дома, заложил ее в корень, а свою на пристяжку, только она умерла; крестьянин был так поражен, что месяцев шесть находился в бегах.
Вот в чем-с должно заключаться это последнее сказанье: затянувшаяся беседа наша была внезапно прервана неожиданным появлением дядиного слуги, который
пришел известить его, что
к нему заезжали два офицера от
генерала Постельникова.
Последний большой бой в нашем отряде был 18 января, несмотря на то, что 17 января уже было заключено перемирие, о котором телеграмма
к нам
пришла с опозданием на сутки с лишком. Новый командующий отрядом, назначенный вместо
генерала Оклобжио, А.В. Комаров задумал во что бы то ни стало штурмовать неприступные Цихидзири, и в ночь на 18 января весь отряд выступил на эту нелепую попытку.
— Сегодня
к двенадцати князь [Князь В.А. Долгоруков, московский генерал-губернатор] вызывает, купцы нажаловались, беда будет, а ты
приходи в четыре часа
к Тестову, я от князя прямо туда. Ехать боюсь!
Вскоре в диванную предстала Маремьяша — красная, пылающая и издающая из себя легкий пар, пропитанный запахом березовых веников. Она доложила, что Аделаида Ивановна, узнав, что у Александра Ивановича кузен их,
генерал Трахов, умоляет его
прийти к ней, чтобы поскорей на него взглянуть.
Прошел длинный, мучительный день, а ночью Елена Петровна
пришла в кофточке
к Саше, разбудила его и рассказала все о своей жизни с
генералом — о первом материнстве своем, о горькой обиде, о слезах своих и муке женского бессильного и гордого одиночества, доселе никем еще не разделенного. При первых же ее серьезных словах Саша быстро сел на постели, послушал еще минуту и решительно и ласково сказал...
— Я вчера
приходил беспокоить ваше-ство, — забормотал он, когда
генерал поднял на него вопрошающие глаза, — не для того, чтобы смеяться, как вы изволили сказать. Я извинялся за то, что, чихая, брызнул-с… а смеяться я и не думал. Смею ли я смеяться? Ежели мы будем смеяться, так никакого тогда, значит, и уважения
к персонам… не будет…
— Теперь, — говорила Елена, — я поступила в компаньонки
к дочерям
генерала Коровкина в Ливенский уезд, и вот причина, почему из этого дома я не могла тебе писать. В настоящее время Коровкины переехали в Москву, — и она сказала их адрес. — А я по праздникам буду брать карету и приезжать сюда, а у Коровкиных буду говорить, что эту карету
прислала за мною моя подруга.
Когда я
пришел в главное казначейство и явился
к тамошнему
генералу (на всяком месте есть свой
генерал), то даже этот, по-видимому, нечувствительный человек изумился разнообразию параграфов и статей, которые я сразу предъявил! А что всего важнее, денег потребовалась куча неслыханная, ибо я, в качестве ташкентского гвардейца, кроме собственных подъемных, порционных и проч., получал еще и другие суммы, потребные преимущественно на заведение цивилизующих средств…
— Это зачем ты воспротивился? — опять обратилась бабушка
к генералу. ( — А ты, батюшка, ступай,
придешь, когда позовут, — обратилась она тоже и
к обер-кельнеру, — нечего разиня-то рот стоять. Терпеть не могу эту харю нюрнбергскую!) — Тот откланялся и вышел, конечно не поняв комплимента бабушки.
Однакож сам барон вчерашним обидным для меня обращением
к генералу и настоянием, чтобы
генерал лишил меня места, поставил меня в такое положение, что теперь я уже не могу представить ему и баронессе мои извинения, потому что и он, и баронесса, и весь свет, наверно, подумают, что я
пришел с извинениями со страха, чтоб получить назад свое место.
Несмотря на высокое достоинство этой пиесы, слишком длинной для чтения на рауте у какого бы то ни было генерал-губернатора, чтение почти усыпило половину зрителей; но когда
к концу пиесы дело дошло до комических разговоров итальянских женщин между собою и с своими мужьями, все общество точно проснулось и
пришло в неописанный восторг, который и остался надолго в благодарной памяти слушателей.
Сказано — сделано. Пошел один
генерал направо и видит — растут деревья, а на деревьях всякие плоды. Хочет
генерал достать хоть одно яблоко, да все так высоко висят, что надобно лезть. Попробовал полезть — ничего не вышло, только рубашку изорвал.
Пришел генерал к ручью, видит: рыба там, словно в садке на Фонтанке, так и кишит, и кишит.
— Все равно, понимаете? Она же ведь пошла; ну, и вы тоже — поняли? Сделайте так, что как будто не знаете, что
генерал переехал,
приходите как будто
к нему за женой, ну и так далее.
Царь Павел Петрович нарочно
к иргизским отцам своего
генерала присылал — Рунич был по прозванию, с милостивым словом его
присылал, три тысячи рублев на монастырское строенье жаловал и грамоту за своей рукой отцу Прохору дал…
— Пожалуй, что лучше не ездить, — подумав, сказала Манефа. — Хоть в том письме, что сегодня
пришло, про Шарпан не помянуто, однако ж допрежь того из Петербурга мне было писано, что тому
генералу и Шарпан велено осмотреть и казанскую икону отобрать, если докажется, что
к ней церковники на поклонение сходятся. И сама бы я не поехала, да нельзя. Матушка Августа была у нас на празднике, нельзя
к ней не съездить.
Пришли старицы
к щедрому благодетелю с великим горем своим: со́ дня на день ожидают они за Волгу петербургского
генерала; значит, скоро будет скитам конец положен, скоро настанет падение славного Керженца, скоро настанет мерзость запустения на месте святе.
— В то самое время, как
генерал от королевского, значит, имени
приходит, значит,
к Марии в темницу, в то самое время Мария говорит ему: «
Генерал! я в тебе не нуждаюсь и не могу тебя любить, и, значит, ты мне не полюбовник; а полюбовник мой есть тот самый принц…» В то самое время… — продолжал было он, но, увидав меня, замолк на минуту и стал раздувать трубочку.
— Садитесь, — произнес он в ответ на приветствие гостя и на его вопрос о здоровье, — Мать, дай нам чаю, — обратился он
к жене и сейчас же добавил, — рад-с, весьма рад-с, что вы
пришли. Хотел посылать, да послов не нашел. А видеть вас рад, может скоро умру, надо с друзьями проститься. Впрочем, у меня-с друзей нет… кроме ее, — добавил
генерал, кивнув по направлению, куда вышла жена.
— Я
пришел по поручению моего племянника,
генерала князя Джавахи, — начал он. — Князь Джаваха просил меня передать вам, милая девочка, его глубокую и сердечную благодарность за вашу привязанность
к его незабвенной Нине. Она часто и много писала отцу про вашу дружбу… Князь во время своего пребывания в Петербурге был так расстроен смертью дочери, что не мог лично поблагодарить вас и поручил это сделать мне… Спасибо вам, милая девочка, сердечное спасибо…
— Недавно в тюремную палату
к нам перевели из особого отдела одного
генерала с крупозным воспалением легких. Смирный такой старичок, тихий. Швабрин этот так и ест его глазами. Молчит, ничего не говорит, а смотрит, как будто тот у него сына зарезал. Как у волка глаза горят, — злые, острые. И вчера мне рассказал
генерал: Швабрин по ночам
приходит — и бьет его!.. Вы подумайте: больного, слабого старика!
Уже я начинал мечтать о щах и бараньем боке с кашей, ожидавших меня в лагере, когда
пришло известие, что
генерал приказал построить на речке редут и оставить в нем до завтра третий батальон
К. полка и взвод четырехбатарейной.
Ему, как и многим из таковых, недоставало самой необходимой способности «различать между добром и злом», и раз что последнее
приходило к нему в дом с почтительным искательством,
генерал растворял перед ним двери и грел его, как змею у сердца.
— Но я не
пришел мстить вам за вашу насмешку; я
пришел только выполнить слово русского
генерала, назначившего в вашем доме свою квартиру на нынешний и завтрашний день, и еще, — прибавил он с усмешкою, — выполнить обещание доктора Зибенбюргера: доставить
к вам Паткуля живьем.